— Марш не был вовлечен в какой-нибудь спор или ссору с кем-то из остальных сотрудников? Скажем, из-за работы, которой вы занимаетесь, или из-за эмоциональных взаимоотношений с мисс Аллен или Вики Ландау?

Жерар широко улыбнулся.

— Нет, сэр. Думаю, что он видел в докторе Ландау гения, почти святого. Что бы ни изрек доктор Ландау, все это было словом Божьим. Что же касается этих двух особ… — Он медленно покачал головой. — Бедняга Боб прекрасно ладил с ними обеими в смысле работы, но о личных отношениях не могло быть и речи. Знаете, если даже одна из них похвалила бы его галстук, он бы покраснел и так смутился, что не смог бы вымолвить ни слова.

— Ну что же, мистер Жерар, благодарю за отнятое у вас время, — сказал я.

— Какие пустяки, лейтенант! — Он рывком поднял свое стройное мускулистое тело со стула. — Если я смогу хоть чем-то помочь вам поймать убийцу Боба Марша, дайте мне знать!

Он подошел к двери и отступил в сторону, позволяя другому человеку войти внутрь. Я наблюдал, как он подходит к письменному столу, когда Жерар уже закрыл за собой дверь.

Незнакомец оказался крупным мужчиной, высоким и полным, не будучи грузным. Он был абсолютно лыс, и контраст между его розовой блестящей кожей на голове и темным «дубленым» лицом был почти смехотворным. Рот у него был твердым, но одновременно чувственным, ярко-голубые глаза смотрели не мигая из-под тяжелых век, буквально утонувших под жировыми наслоениями сморщенной ткани. Все вместе создавало впечатление настороженного ума и напористости в достижении цели. «Примечательна личность», — невольно подумал я.

Он остановился в нескольких шагах от письменного стола, только что не щелкнул каблуками и наклонил слегка голову заученным жестом.

— Алтман! — произнес он глуховато.

— Почему вы не присядете, доктор? — спросил я. — Я — лейтенант Уилер.

Он уселся напротив меня, скрестил руки на груди, вроде бы я был офицером, его начальником, которому нельзя полностью доверять, а он — лишь сержантом, прекрасно усвоившим: какую бы ерунду ни нес мальчишка-офицер, он все равно должен его почтительно слушать и не возражать.

Я задал ему те же вопросы, на которые только что отвечал Жерар, и выслушал почти такие же ничего не дающие нового ответы. Алтман оставил Марша в общей комнате после обеда вместе с остальными, после этого он его уже больше не видел. Он не имел понятия, почему кому-то понадобилось его убивать, в их исследовательской бригаде совершенно точно не существовало никаких трений между Маршем и кем-то еще.

— Что за человек был Марш, доктор? — наконец спросил я.

Он снисходительно улыбнулся.

— Очень серьезный молодой человек. Вы ведь только что разговаривали с Луи Жераром? По сравнению с Маршем, Луи легкомысленный мотылек, лейтенант!

— Все остальные характеризуют его одним и тем же эпитетом — фанатично преданный своему делу, — мрачно заметил я.

Он иронично улыбнулся.

— Даже Макс, доктор Ландау, предан своему делу, несмотря на свое жизнелюбие и юмор. Наш биолог, блестящий биолог я бы сказал, настолько предана своему делу, что до сих пор не обнаружила, что она еще и женщина. Иногда я испытываю усталость от всего этого.

— Как долго вы работаете с доктором Ландау? — спросил я.

— Около двух лет. Мы работали вместе в государственной больнице на восточной границе. Когда фонд был основан, он пригласил меня к себе, охотно согласился. Это случилось примерно пять лет назад, лейтенант.

— Это была та больница, где он убил двоих пациентов повышенной дозой наркотиков?

— Вам об этом известно?

Его брови на мгновение приподнялись, затем он улыбнулся.

— Ну, конечно же слышали, я почти забыл, что вы офицер полиции. Это была вина не Макса, кто-то ввел им повышенные дозы вопреки его ясным указаниям, но ему пришлось взять вину на себя! Макс Ландау — великий человек, но, к несчастью, он рано родился.

— Что именно вы имеете в виду? Алтман пожал плечами.

— Это не имеет значения, а ответ показался бы вам таким сложным и несущественным для вас, что я не стану терять на это время, лейтенант. Разрешите мне просто сказать, что Макс наделен интуитивным нюхом или «чутьем, потому что те исследования, которые мы проводим, близки к гениальным. Вряд ли стоит упоминать о том, что гениальности, как правило, обычные люди не доверяют.

— Какого рода исследования вы проводите сейчас, доктор? — спросил без особой надежды, что таким образом выяснится что-то новое. — Они очень важны? Нечто такое, что должно содержаться в тайне?

В его улыбке проскальзывала снисходительная терпимость ученого к ординарному уму.

— Я надеюсь, что это станет важным, мы все надеемся, но это едва ли нечто секретное. Говоря ненаучным языком, лейтенант, мы исследуем возможности комбинировать вызывающие галлюцинации наркотики, такие, как ЛСД, с гипнотическими успокоительными средствами, чтобы их использовать в психотерапии.

Задумавшись на минуту, я спросил:

— Скополамин, не так ли?

— Разумеется.

—» Правдоопределитель «?

— Правдоопределитель.

Ярко-голубые глаза на мгновение пристально посмотрели на меня. Он рассмеялся.

— Ах да! Мечта законопроводящего офицера! Я почти позабыл. Да, лейтенант, его много раз так называли, но, к несчастью, это неверно. Гипнотический эффект действительно во многих случаях подавляет силу воли подозреваемого и оставляет его мышление незащищенным. Тогда появляетс шанс, что данный субъект ответит на все вопросы совершенно правдиво. Но у других людей ничем не сдерживаемое мышление даст волю фантазии, полученные при этом ответы будут весьма далеки от истины. Скополамин подобен красивой женщине, лейтенант, очаровательной, заманчивой, но доверять которой нельзя.

Он извлек из своего кармана тонкую черную сигару, осторожно снял с нее целлофановую обертку, затем с явным удовольствием закурил.

— Сигара, красивая женщина, хорошее вино — вот что я привык ценить превыше всего.

— А что вы скажете о Марше? — спросил я.

— Я вовсе не насмехался над молодым доктором. У меня просто выработалась подобная реакция, тут уж ничего не поделаешь. Марш был очень искренним юношей, и я страшно хотел, чтобы в один прекрасный день он напоил бы допьяна нашу молодую биологичку и соблазнил ее. Я пыталс прописать это ему в качестве терапевтического средства, но тот был настолько шокирован, что едва не потерял дар речи. А вообще-то это им обоим пошло бы на пользу.

— Должен сказать, доктор Алтман, что вы отнюдь не наилучший источник информации, но разговаривать с вами одно удовольствие! — Я подмигнул ему. — В нацистской Германии вы были практикующим психиатром? Надо думать, вы были заняты выше головы!

— Занят?

Я ясно расслышал горькие нотки в его ироническом голосе.

— Какое это неточное слово в английском языке! Да я только успевал поворачиваться.

Несколько секунд он молча следил за струйкой дыма, поднимающейся над его сигарой.

— В тридцать восьмом году я занимался психоанализом в Вене, лейтенант. Получив степень по медицине, я изучал психиатрию целых четыре года под руководством великого Эдельштейна. Мне удалось стать его любимым учеником, так что позднее, когда я начал работать самостоятельно, он дал мне превосходные рекомендации. Это обеспечило мне блестящую карьеру.

Он тихонько вздохнул.

— Я был еще молод, мне только что исполнилось тридцать, а у меня уже была обширная практика стараниями того же профессора Эдельштейна, мо профессиональная репутация тоже имела солидную основу. Таков был тогда Теодор Алтман, но тут нацисты двинулись на Вену.

Эдельштейн был евреем, каждому известно, что Фрейд тоже еврей, а раз так, то вся теория психиатрии и смежных наук стали подозрительными и антиарийскими. Преподавание было жизнью для профессора, так что, когда они попытались ограничить его, он стал выступать против них. И исчез. Я продолжал практиковать, старался не обращать внимания на оказываемое на меня давление, но дела мои с каждым днем шли все хуже и хуже. Через год гестаповцы раскопали, что моя бабушка по материнской линии еврейка, а этого в сочетании с прошлой связью с Эдельштейном для них было достаточно, чтобы» принять меры «.